— Вас окрестили перед церемонией? — догадался я.

— Раньше не был окрещен, но наконец окрестился. Епископальный священник из Голливуда решил, что я спятил. Вы когда-нибудь пытались спорить с Констанцией?

— Я…

— Не говорите «да», все равно не поверю! «Люби меня или покинь меня», пела она. Мне нравилась мелодия. Умасливала душу церковным елеем. Я первый в Америке такой дурак, кто сжег свое свидетельство о рождении.

— Черт меня дери, — посочувствовал я.

— Не вас. Меня. На что вы смотрите?

— На вас.

— А, понятно. Вид у меня не очень. Тогда тоже был не ахти. Видите эту яркую штуковину поверх приглашений? Латунная рукоятка вагоновожатого на Маунт-Лоу. Моя: я был водителем трамвая на Маунт-Лоу! Господи Иисусе! Нет ли где поблизости пива? — внезапно спросил старик.

Я сглотнул слюну.

— Вы заявляете, что были первым мужем Раттиган, а потом просите пива?

— Я не говорил, что был ее первым мужем, просто одним из мужей. Ну, где же пиво? — Старик поджал губы.

Крамли вздохнул и пошарил в карманах.

— Вот пиво и «Малломары».

— «Малломары»! — Старик высунул кончик языка, и я положил на него печенье. Он подождал, пока печенье растает, словно это была церковная облатка. — «Малломары»! Женщины! Жить без них не могу!

Он привстал за пивом.

— Раттиган, — напомнил я.

— А, да. Свадьба. Она поднялась в гору на моем трамвае и взбесилась из-за погоды, думала, я ее состряпал, и сделала мне предложение, но как-то ночью, после медового месяца, видит, климат от меня не зависит, обросла сосульками, и только я ее и видел. Я никогда теперь не стану таким, как прежде. — Старик вздрогнул.

— Это все?

— То есть как это все?! Вам удавалось когда-нибудь обставить ее два раза из трех?

— Почти, — шепнул я.

Я достал из кармана телефонную книжку Раттиган.

— Мы узнали о вас вот отсюда.

Старик посмотрел на свою фамилию, обведенную красными чернилами.

— Кто мог вас ко мне послать? — Задумавшись, он сделал еще глоток. — Постойте! Вы вроде как писатель?

— Вроде как.

— Вот оно, ужучил! Как давно вы с ней знакомы?

— Несколько лет.

— Один год с Раттиган — это тысяча и одна ночь. В комнате смеха. Проклятье, сынок. Держу пари, она хочет, чтобы вы написали ее автобиографию, потому и обвела мою фамилию. Начать с меня, Старого Верного.

— Нет.

— Просила вас делать заметки?

— Никогда.

— Черт, а ведь было бы здорово? Кто еще напишет такую дикую книгу, как Констанция? А такую злобную? Бестселлер! Да на вас золотой дождь прольется. Живее вниз, сговорить издателя! Мне за информацию отчисления от прибыли! Идет?

— Отчисления.

— А теперь дайте мне еще «Малломар» и пива. Мало наболтал, нужно еще?

Я кивнул.

— Там на другом столе… — (На ящике из-под апельсинов.) — Список гостей на бракосочетании.

Перебирая счета на ящике, я нашел листок хорошей бумаги и стал его разглядывать, старик тем временем заговорил:

— Задумывались когда-нибудь, откуда произошло название Калифорния?

— Что это…

— Помолчите. В тысяча пятьсот девятом году испанцы, выступая из Мексики на север, несли с собой книги. В одной, изданной в Испании, шла речь о царице амазонок, которая правила страной изобилия, текущей млеком и медом. Царица Калифия. Страна, где она царила, называлась Калифорнией. Испанцы заглянули в эту долину, увидели молоко, вкусили меда и назвали все это…

— Калифорнией?

— Ну вот, смотрите список гостей. Я взглянул и прочел:

— Калифия! Бог мой! А мы сегодня пытались ей позвонить. Где она сейчас?

— То же самое хотела знать и Раттиган. Как раз Калифия предсказала, что нам предопределено вступить в брак, но о крушении умолчала. Вот Раттиган и взяла меня за жабры, устроила пир на весь мир с дрянным шампанским, и все из-за Калифии. Явилась сегодня и кричит в конец газетного туннеля: «Где, черт побери, она живет, ты должен знать!». «Я не виноват! — ору я в ее конец. — Давай, Констанция! Калифия погубила нас обоих. Иди убей ее раз, потом другой. Калифию!».

Выдохшись, мумия упала обратно, на подушку.

— Таковы были ваши слова, — напомнил я. — Сегодня в полдень?

— Около того, — вздохнул старик. — Я послал Раттиган по следу. Надеюсь, найдет проклятую астрологиню и… — Речь его стала невнятной. — А еще «Малломаров»?

Я положил печенье ему на язык. Оно растаяло. Старик зачастил:

— Глядя на меня, кому придет в голову, что у этого чуда-юда без костей лежит в банке полмиллиона. Можете убедиться. Вдыхал жизнь в уолл-стритовские ценные бумаги, которые не померли, а просто впали в спячку. С сорок первого года, через все Хиросимы, Эниветоки 15 и Никсонов. Прикуплю-ка, думаю, «Ай-би-эм», прикуплю-ка «Белл». И вот заработал себе на хоромы с видом на Лос-Анджелес, удобства, правда, на улице, и «Глендейл маркет» за немалые деньги гоняет ко мне наверх парнишку со «Спамом», 16 чили в жестянках и водой в бутылках! Жизнь Райли! 17 Ну что, ребята, достаточно порылись в моем прошлом?

— Почти.

— Раттиган, Раттиган, — продолжал старик. — Клики, шквал аплодисментов — бывало, бывало. В этих газетах ее время от времени поминали. Возьмите по газете в верхушке каждой стопки — четыре справа, шесть слева, все они разные. Наследила на дороге в Марракеш. Сегодня вернулась подчистить за собой.

— Вы в самом деле ее видели?

— Не было надобности. От этого крика Румпельштильцхен разорвался бы пополам, а потом склеился заново. 18

— Ей нужен был только адрес Калифии и больше ничего?

— И те газеты! Забирай себе и подавись. Это был долгий развод, без конца.

— Можно взять? — Я поднял приглашение.

— Хоть дюжину! Не пришел никто, кроме ее одноразовых приятелей. Она все комкала приглашения и разбрасывала. Говорила: «Всегда можно заказать еще». Забирайте карточки. Утаскивайте газеты. Как, вы сказали, вас зовут?

— Я не говорил.

— Слава богу! На выход! — заключил Кларенс Раттиган.

Мы с Крамли осторожно двинулись меж башен лабиринта, позаимствовали из восьми штабелей экземпляры восьми разных газет и уже собрались выйти в дверь, но тут дорогу нам преградил малыш, нагруженный коробкой.

— Что принес? — спросил я.

— Бакалею.

— В основном выпивку?

— Бакалею, — повторил мальчик. — Он там еще?

— Не возвращайтесь! — донесся из глубин газетного лабиринта голос фараона Тута. — Меня не будет дома!

— Ага, он там, — сделал вывод мальчик, заметно побледнев.

— Три пожара и одно землетрясение! Будет одно! Я его чую! — Голос мумии постепенно затих.

Малец поднял глаза на нас.

— Тебе разбираться. — Я отступил.

— Не двигаться, не дышать. — Мальчик перенес через порог одну ногу.

Мы с Крамли не двигались и не дышали. И он скрылся.

ГЛАВА 11

Крамли умудрился развернуть свой драндулет и направить его вниз по склону, не свалившись при этом с обрыва. По дороге глаза у меня наполнились слезами.

— Молчи. — Крамли избегал на меня глядеть. — Не хочу это слышать.

Я сглотнул.

— Три пожара и одно землетрясение. И еще одно приближается!

— Ну хватит! — Крамли въехал по тормозам. — Оставь свои мысли при себе. Новое землетрясение точно на носу: Раттиган! От нас только клочья останутся! Выходи давай, и ножками!

— Я боюсь высоты.

— Ладно! Придержи язык!

Черт-те сколько лиг мы ехали молча. На улице, в окружении машин, я начал одну за другой просматривать газеты.

— Проклятье, — выругался я. — Не понимаю, почему он указал нам именно эти?

— Что ты видишь?

— Ничего. Голый нуль.

— Дай мне. — Крамли схватил газету и стал изучать ее одним глазом, другим следя за дорогой. Начал накрапывать дождь.